Супруг, литератор Иван Панаев, был, в сущности, добрый малый, вот только к семейной жизни не пригоден. Щеголь и повеса, он предпочитал кочевать по модным гостиным, ресторанам и актерским уборным, водить дружбу с гусарами, актрисами и «дамами полусвета». Некогда пылкое увлечение 22-летней Авдотьей Яковлевной угасло, едва она переступила порог его дома у Пяти Углов на правах законной хозяйки. Которая ныне гостеприимно принимала Герцена и Гончарова, потчевала чаем Белинского, старалась не замечать пылких взоров влюбленного Достоевского, влюбила в себя решительно весь литературный цвет Петербурга!

И впрямь, Авдотья Яковлевна была дивно хороша: смуглая, черноокая брюнетка с осиной талией. Хохочет переливчато, как серебряный колокольчик, глазами поводит заманчиво, умна, талантлива, образована, в меру кокетлива...
Стоило ли удивляться, что полку ее почитателей прибыло, едва в салоне Панаевых появился молодой поэт Николай Некрасов...

Как и десятки предшественников, он с ходу ринулся в атаку, но мадам Панаева осадила не в меру ретивого кавалера. Однако закаленный борьбой за место под солнцем, Некрасов не собирался сдаваться. Он говорил ей о любви, она сердилась и не верила, он толковал ей о чувствах, она смеялась и не принимала всерьез... И чем упорнее отталкивала, тем вернее притягивала.

Летом 1846 года Некрасову выпал счастливый случай оценить, как упоительны в России вечера. Авдотья Яковлевна, ее законный супруг Иван Иванович и, собственно, поэт провели дивные месяцы в Казанской губернии. Там-то и произошло то, о чем счастливая Панаева оставила строки:

«Счастливый день! Его я отличаю
В семье обыкновенных дней
С него я жизнь свою считаю
И праздную в душе своей!»

Будущий классик не остался в долгу:

«Как долго ты была сурова
Как ты хотела верить мне
Как ты и верила, и колебалась снова
И как поверила вполне!»

Ну, а после того, как эти двое вполне оправдали взаимное доверие, невыносимо (да и нелепо) было расставаться. А тут еще совместная работа по возрождению журнала «Современник»! Так и зажили в доме у Пяти Углов странной троицей: она по закону принадлежит Панаеву, а по велению сердца — «постояльцу» Некрасову. Панаев числится соиздателем «Современника», а на деле довольствуется отделом мод. А Некрасов живет в чужом доме, любит чужую жену, ревнует ту к мужу и закатывает сцены ревности... Общество отреагировало без восторга, некоторые вчерашние приятели сегодня руки не подавали при встрече…

Но Авдотья Яковлевна, кажется, счастлива: носит под сердцем дитя поэта и надеется обрести радость материнства. Первая попытка обзавестись наследником от Ивана Панаева закончилась трагически, поэтому она так трепетно ждет этого ребенка. Вместе с гражданским мужем они работают над книгой «Три страны света», она помогает ему, он благодаря ей творит чудесные стихи, которые впоследствии станут «Панаевским циклом». Некрасов называет ее Второй Музой. И попутно продолжает «в лучших традициях» закатывать скандалы и изматывать возлюбленной душу претензиями, ревностью. К чести поэта, он отходчив: побуянит – и принимается вымаливать прощение, то стишок посвятит, то на коленях ползает. Одно слово, творческая натура! Но стихи, надо признать, получались божественные...

…Мальчик родился слабеньким и задержался на этом свете всего несколько дней. Авдотья Яковлевна окаменела от горя, ни в чем не могла сыскать утешения. Чтобы привести нервы в порядок, она отправилась в Европу на лечение.

Она вдали, и Некрасов являет собой образец несчастного влюбленного. Забрасывает нежнейшими письмами, умоляет, обещает и сулит. Она отвечает холодными равнодушными посланиями, и он вне себя от страдания… Авдотья Яковлевна вернулась. Казалось, возвратились утраченные счастье и гармония в их шаткий дуэт. Может статься, навсегда? Увы, поэт недолго помнил урок: он вновь терзает любимую, жестоко оскорбляет, на ее глазах и в ее же, заметьте, доме, крутит шашни с другими барышнями. Друзьям и близким откровенно стыдно за некрасовские выходки и до слез жалко Панаеву. Но как образумить безумца? Он сам поставит голову на место, расшаркается очередным стишком - и она простит. Чтобы вновь зайти на очередной круг этой адской гонки.

Не все «амуры» поэта были мимолетными. Однажды он не на шутку увлекся французской актрисой Селиной Лефрен, отличавшейся не столько красотой, сколько живым нравом, умопомрачительными нарядами и недурными музыкальными способностями – Некрасову такой «комплект» был весьма по душе. Надеяться, что их связывали только платонические чувства, было, по меньшей мере, наивно. Селина писала Некрасову из Парижа: «Не забудь, что я вся твоя. И если когда-нибудь случится, что я смогу быть тебе полезной в Париже, я буду очень, очень рада». А он и не забыл: в посмертном завещании отписал ей кругленькую сумму в 10 тысяч рублей.

Итак, Некрасов безумствует, куражится, затем вымаливает прощение, Авдотья Яковлевна прощает – что взять с кипучей натуры? Видно, в какой-то момент поэт сам себе опротивел жестокими выходками. И бежал от возлюбленной в Европу. Рим, Париж, Вена – всюду он искал утешения, да тщетно. Она, всегда она перед глазами. Не изменяя себе, Некрасов призывает любимую, и она, конечно же, мчится на этот зов… История повторяется: сначала поэт упивается собственной трезвостью и благородством, рассуждая: «Нет, сердцу нельзя и не должно воевать против женщины, с которой столько изжито. Что мне делать из себя, куда, кому я нужен? Хорошо и то, что хоть для нее нужен». А потом являет другую сторону нрава и исповедуется в письмах к другу Боткину: «Сказать тебе по секрету – но чур, по секрету! – я, кажется, сделал глупость, воротившись к ней. Нет, раз погасшая сигара – не вкусна, закуренная снова!..» И, как водится, бежит от своей мучительной привязанности.

Полтора десятка лет жизни и не вместе, и не порознь… Такие «кончерто гроссо» утомят даже самое любящее сердце. Авдотье Яковлевне за сорок, она жаждет стабильности, материнского счастья… А что же друг сердца Коленька? Он, кажется, в прошлом навсегда. Да еще некрасивая история с огаревским наследством подлила масла в огонь: брат Некрасова, Федор Алексеевич, страшно оскорбил Панаеву из-за денег. Достаточно для того, чтобы она навеки сожгла мосты и вычеркнула из сердца давнего мучителя и обидчика.

В 1863 году Авдотья Яковлевна, к тому времени давно вдова Панаева, вышла замуж за литератора Головачева. В браке родилась дочь, и все пошло так, как давно мечталось и хотелось… Увы, счастье им выпало недолгое, и вскоре Авдотья Яковлевна вновь носила траур по супругу.

Как ей жилось без Некрасова, вспоминала ли о своем роковом поэте? Доподлинно неизвестно. Известно лишь, что бедствовала, зарабатывала на жизнь рассказами и редактурой.

Но если на долю Панаевой выпало хотя бы короткое супружеское счастье, то Некрасова еще долго бросало по волнам житейских бурь. Утихомирила его болезнь. И сердечный интерес, случившийся на закате жизни. Избранницей этого эстета с утонченным вкусом стала деревенская девка Фекла Викторова. Хорошенькая простушка, не «обезображенная» интеллектом – удивительный выбор, не так ли? Николай Алексеевич пусть и преклонялся перед нравственной чистотой своей зазнобушки, однако предпочитал звать относительно благозвучным именем Зина, приглашал к ней учителей, обучал манерам и выгуливал по выставкам. Тому, что чувства к Зине-Фекле были глубоки, критики и литераторы видят подтверждение в том факте, что поэт посвятил ей целых три стихотворения и поэму «Дедушка». Кстати, с ней же Некрасов решил обвенчаться церковным браком. Вероятно, стоя у жизненного края, поэту очень хотелось уйти благородным человеком. И также хотелось оградить Зину от мороки с наследством, она же столько для него сделала – была рядом в минуты болезни…

Исследователи изучили жизнь Гоголя досконально, вытащив на свет божий чуть не грязное белье писателя, но так и не поняли сути его личности. Утверждается, например, что Николай Васильевич всю жизнь оставался девственником. Почему так произошло – непонятно. Да, он не был красавцем, но и Пушкин не блистал наружностью, однако имел донжуанский список любовных побед! Как и всякий мужчина, Гоголь не мог не испытывать сексуальное влечение, однако предпочел не реализовывать его. Он был убежден, что позывы плоти есть величайший грех и запрещал себе даже думать о любви и браке.

Однако мы, современные люди, воспитанные на трудах Фрейда, не можем не понимать, что даром такое добровольное монашество пройти не могло. Либидо всегда ищет себе выход. И тому подтверждением служит переписка Гоголя, которая пестрит нецензурными выражениями сексуального характера. Современники также оставили свидетельства о том, что Николай Васильевич просто обожал неприличные анекдоты и особое удовольствие получал, рассказывая их при дамах. Очевидно, что сексуальной энергии писателя было мало сублимации в его произведениях, она вырывалась через речь и в обыденной жизни, что немало конфузило и даже оскорбляло окружающих и создавало Гоголю дурную славу. Увы, это еще больше укрепляло его убеждение в том, что он не может быть любим и что безобразнее его не сыскать на всем белом свете. Его стеснительность порой переходила в патологию – много путешествуя, Гоголь никогда не разговаривал с попутчиками, поход в цирюльню был для него настоящей пыткой, а посему стригся он по великим праздникам, ходил заросший, неряшливый, вид производил дикий на тех, кто видел его впервые. Если писателя пытались познакомить с незнакомкой, он конфузился и убегал, словно от нечистой силы. Бежал он, собственно, от самого себя, не смея открыть душу никому, кроме листа белой бумаги…

Талантливый человек талантлив во всем – это про Гоголя. Сам не считал себя сколько-нибудь стоящим литератором, зато гордился умением… варить макароны. В России сия кулинарная наука была еще неведома, Николай Васильевич подолгу жил в Италии и там пристрастился к местной пасте. Даже смотреть, как он готовит, было удовольствием особого рода: «Потребует себе большую миску и с искусством истинного гастронома начнет перебирать их по макаронке, опустит в дымящуюся миску сливочного масла, тертого сыру, перцу, перетрясет все вместе и, открыв крышку, с какой-то особенно веселой улыбкой, обведя глазами всех сидящих за столом, воскликнет: «Ну, теперь радуйтесь, люди!» И сам кушал так, что если это происходило в ресторане, на него приходили смотреть для поднятия аппетита!

Обуревали писателя и другие, весьма неожиданные страсти. Глава первого тома «Мертвых душ» заканчивается так: один капитан, страстный охотник до сапог, полежит-полежит и соскочит с постели, чтобы примерить сапоги и походить в них по комнате. Потом опять ляжет и опять примеряет их. Гоголь описал сам себя! Так мало того, что он нежную любовью пылал к обуви, Николай Васильевич еще сам себе кроил носовые платки и перешивал жилеты по фигуре! Возможно, в нем умер великий кутюрье, как это бы сейчас назвали…

Гоголь был полон не только великих, пусть необычных, талантов, но мелких странностей, объяснить которые и вовсе никому не по силам. Одна из многочисленных причуд писателя - страсть к катанию хлебных шариков. Или бесконечное хождение по комнатам, многокилометровые пешие прогулки, проделываемые не выходя из дома. И при этом ходил он так быстро и порывисто, что свечи потухали, когда он мчался мимо! Как он только не уставал, ведь писал он всегда только стоя, а спал – сидя. Этому, впрочем, есть объяснение: он подхватил в Италии малярию, и во время одного из приступов болезни так окоченел, что его приняли за мертвого. С тех пор Гоголя начал преследовать страх быть погребенным заживо. Долгое время бытовало мнение, что так в итоге и произошло...

Первая любовь Агаты Миллер была страстной и сокрушительной. Объектом столь бурных переживаний стал друг ее старшего брата – Филипп, курсант морского училища. Агате в ту пору было четыре года, а герою ее романа – лет четырнадцать. При этом никто и не догадывался, какую бурю чувств вызывает у малышки золотоволосый юноша. Чуть завидев его, девочка опрометью мчалась прочь. Если же обстоятельства сводили Агату и Филиппа за обеденным столом, она решительно отворачивалась от юного моряка, демонстративно отказываясь принимать при нем пищу.

«Агата, это неприлично! Даже если человек тебе не нравится, нужно стараться быть с ним вежливой!» – отчитывали дочку родители. Не нравится?! Да если бы они знали, что творится в ее душе…

И вот что интересно: такая реакция окажется характерной для Агаты на протяжении всей ее жизни. Неловкая, «несообразительная», как называли ее домашние, жутко застенчивая, косноязычная – в период сильных эмоциональных переживаний она, зачастую, вела себя столь странно, что даже самые близкие люди не могли ее понять.

В юности у будущей знаменитой писательницы и ее старшей сестры Мэдж была любимая забава под названием «Мужья Агаты». Мэдж выискивала среди общих знакомых или случайных встречных мужчин поуродливее и предлагала младшей сестренке выбрать из пары-тройки кандидатов одного себе в супруги. Отговорка «Мне никто из них не нравится!» – не принималась. В конце концов, Агата, поколебавшись, вынуждена была сделать выбор между каким-нибудь пучеглазым брюнетом, гориллообразным амбалом и толстяком с перхотью.

В действительности все оказалось совсем по-другому – ее избранником стал красавец пилот Арчибальд Кристи. Они познакомились на вечеринке. Он пригласил ее на танец, потом – на другой, третий… А потом, подобно Золушке, Агата исчезла с бала. Через несколько дней Арчи Кристи вихрем ворвался в дом Миллеров, порядком переполошив всех его обитателей. Узнав всеми правдами и неправдами адрес Агаты, он примчался к ней на своем мотоцикле – совершенно потерявший голову от любви и готовый сражаться за нее до победного конца:

«Вы должны выйти за меня замуж…Должны! Я с первых же минут танца понял, что вы станете моей женой! Что? Вы уже помолвлены? Ерунда! Разорвать эту помолвку – и дело с концом!»

В их жизни было все: война, долгие разлуки, счастливые встречи, рождение дочери, ссоры, примирения, безденежье, материальный достаток, путешествия по миру… Все закончилось в 1926 году. Этот год писательница называет самым страшным в своей жизни – умерла ее мать. Агата тяжело переживала потерю. И именно в этот нелегкий для нее момент Арчибальд объявил ей, что любит другую женщину:

«Помнишь ту брюнетку? Секретаршу? Я давно влюбился в нее. И вообще, я когда-то тебя предупреждал, что не выношу, когда рядом кто-то болен или несчастен. Это отравляет мне жизнь».

Таков уж был Арчи Кристи – он просто не умел жить рядом с печалью, тут же начиная искать положительные эмоции на стороне…

Целый год Агата не хотела давать мужу развод, а потом, когда поняла, что все ее попытки сохранить семью бесполезны, поступила в свойственной ей манере – она просто исчезла. Уехала из дома и не вернулась. Вскоре ее машина с включенными фарами была обнаружена на самом краю известкового карьера. Но самой Агаты в автомобиле не оказалось.

Полицейские и журналисты искали ее, сбиваясь с ног. На стенах всех полицейских участков Англии рядом с фотографиями разыскиваемых преступников висели и ее портреты. Газеты пестрели заголовками «Загадочное исчезновение писательницы Агаты Кристи». Тысячи добровольцев и бойскаутов прочесывали район, где была обнаружена ее машина. К поискам подключились даже ясновидящие. Главным подозреваемым по делу об исчезновении Агаты стал Арчибальд, что принесло ему, так ценившему собственный душеный комфорт, немало неприятных минут.



Спустя 10 дней ее обнаружили в отеле «Хидро» в Харроугейте, графство Йоркшир, где она проживала под фамилией… новой пассии Арчибальда. На вопрос, зачем она все это устроила, Агата ответила, что была не в себе и ничего не помнит. Действительно ли здесь имела место амнезия? А может, мастерица детективной интриги просто решила столь изощренно отомстить мужу? На прощанье.

«Все! С мужчинами покончено!» – сказала она себе после развода и с головой погрузилась в работу. Ее книги издавались одна за другой. Она даже, шутя, сравнивала свою писательскую деятельность с работой бесперебойного сосисочного автомата. Однажды, решив взять небольшой тайм-аут, Агата села в поезд и отправилась по приглашению друзей-археологов в Багдад. Она еще не знала, что «Восточный экспресс» мчал ее к тому, кто станет ее судьбой…

На раскопках шумерского города Ур она познакомилась с молодым археологом Максом Мэллоуном. Ей в ту пору было 40, ему – 26. Молодой человек был призван стать гидом по Ираку для почтенной туристки, показав ей Наджаф с его некрополем и городом мертвых и Кербелу с ее золотисто-бирюзовой мечетью.

Однажды их автомобиль застрял в песках, прямо посреди раскаленной пустыни, вдали от караванных путей. Когда их обнаружат? через день? два? неделю? – было неясно. Воды, между тем, оставалось в обрез. Что же сделала Агата? А она просто легла в тени машины на песок и… заснула. Именно в этот момент Макс вдруг понял, что лучшей жены, чем эта женщина, ему не найти: «Ты не ныла, не жаловалась, не причитала, не обвиняла меня в том, что я тебя сюда завез… Именно тогда я начал восхищаться тобой».

Вскоре они поженились. А на досужие вопросы по поводу разницы в возрасте неизменно отшучивались тем, что Макс ведь – археолог, ценитель старины, а значит, чем старше становится женщина, тем больший интерес она для него представляет.

Умудренная жизненным опытом, Агата считала, что: «Брак – это больше чем любовь. Самое главное – это уважение. Только не надо путать его с восхищением. Восхищаться мужем на протяжении всей жизни – безумно скучно, и кончится это лишь ревматическими болями в области шеи».

Они прожили в любви и уважении почти полвека – 45 лет. В конце своего долгого жизненного пути Агата Кристи напишет: «Спасибо тебе, Господи, за мою хорошую жизнь и за всю ту любовь, которая была мне дарована». Это ли не счастье?

Сына зажиточного крестьянина с Рязанщины, белокурого паренька Сережу Есенина столица приняла как родного. Ангельская внешность, мечтательные глаза, эмоциональные стихи о родине, которые он декламировал звонким, чистым голосом, мгновенно растапливали сердца самых искушенных слушателей. Особенно — женщин. «Сельский самородок» рано стал отцом — в 19 лет. Но отцовские обязанности никак не хотели сочетаться со званием самого модного поэта Петрограда. Первая любовь Анна и маленький Юрий остались где-то позади, воспоминаниями из прошлой жизни.



Его приглашают выступать на вечерах в литературных салонах, под его чары попадают самые красивые столичные дамы. Нарочито славянский стиль в одежде и образ душки-пастушка постепенно сменили строгие костюмы, в которых не стыдно зайти в редакции газет, где он печатался. В одной из редакций он познакомился с Зинаидой Райх, она-то и стала его первой официальной женой. Фотографию их двоих детей поэт будет постоянно носить в нагрудном кармане, но ужиться с Зинаидой не смог.

Таков он был в обличие белокурого херувима. Ревнивый, отчаянный, отрицающий любые оковы, брачные в том числе. Если любил — то со всей страстью, на которую была способна его раздольная русская душа. А в памяти его прочно закрепились слова матери: «Если бьет мужик — значит, любит». Таким его и увидела знаменитая американская танцовщица, прибывшая в Советский Союз для создания собственной школы, где дети занимались бы не классическим балетом, а свободно двигались по сцене, выражая в танце все свои чувства и эмоции.

Айседора Дункан знала от силы пару десятков слов по-русски, удивительно, но этого крохотного словарного запаса с лихвой хватило на то, чтобы при встрече с молодым русским поэтом восхититься: «Ангель». А заглянув в его глаза, прошептать: «Тчорт».

Дора Анджела Дункан родилась в Сан-Франциско. Нищета, в которую семья окунулась сразу же после ее рождения, надолго запомнилась танцовщице. Став знаменитой, она старалась окружать себя красивыми и дорогими вещами, жила в лучших номерах лучших отелей, а своих юных воспитанниц обучала только в роскошных интерьерах, заботясь о том, чтобы они всегда были сыты и довольны.

Стилем своего танца она бросила настоящий вызов пуританской Америке, где век назад показать оголенную ножку было верхом неприличия. Айседора же (это имя она взяла как яркий псевдоним) не только танцевала в свободно развевающихся одеждах, подобных тунике греческих богинь. Она не стеснялась появляться на сцене обнаженной, едва прикрытой струящейся тканью. Раскованный «танец будущего» знаменитой «босоножки» символизировал свободу женщины от закостенелой общественной морали.

Секретарь Айседоры Лола Кинел в своей книге «Под пятью орлами» признается, что для нее Дункан была самой знаменитой куртизанкой того времени, «в старинном, широком и величественном понимании этого слова». Ни один из ее возлюбленных не мог добиться от нее согласия стать женой, а ее дети не были рождены в законных браках.

Нелепая гибель обожаемых сына и дочери, а после и смерть третьего ребенка, умершего еще в младенчестве, опустошили Айседору. И хотя излучаемой ею молодости духа хватило бы еще не на один страстный роман, в 40 лет она уже и не думала о том, что ей суждено пережить, пожалуй, самую захватывающую любовь своей жизни. Когда известная лондонская гадалка предсказала ей скорую свадьбу на русской земле, Айседора просто рассмеялась ей в лицо и ушла не заплатив. Осенью 1921 года она встретила Есенина…

В тот вечер Есенин был одержим мыслью о том, чтобы на творческом вечере увидеться со знаменитой танцовщицей, которую советское правительство приветствовало как настоящую королеву. Из Кремля ей присылали «паек» — вкуснейшие деликатесы, невиданная роскошь для обнищавшей Москвы. Ее школе выделили превосходные апартаменты, она принимала на обучение девочек 4—10 лет, которых родители посылали учиться не столько из любви к танцу и искусству, сколько для того, чтобы спасти их от голода.

Чувственное выступление Дункан с любимым полупрозрачным атрибутом — шарфом — вызвало бурные аплодисменты у публики и шквал эмоций в душе Есенина. Он уже заочно влюбился в эту необычную женщину без возраста. После танца, в окружении новых друзей, она принимала поздравления и у всех на глазах с присущей ей непосредственностью сразу же поцеловала известного поэта в губы. «Он читал мне свои стихи, — рассказывала Айседора переводчику и директору Школы танцев Илье Шнейдеру. — Я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал гений!».

Очарованные друг другом, Есенин и Дункан в ту же ночь покинули всеобщее веселье, отправившись в квартиру Айседоры. Их роман поражал друзей и знакомых поэта. Одни были недовольны тем, что танцовщица «появилась и увела их Сережу», другие удивлялись смиренности и покорности, с которой Айседора реагировала на оскорбительные выходки поэта, третьи недоумевали, как эти двое умудряются общаться одними лишь жестами и взглядами. Есенин не признавал иного языка кроме родного, а Дункан так и не освоила русский. Тем не менее, они оставались вместе.

Приближался май 1922 года, а с ним — гастроли Дункан по Западной Европе и США. По условиям контракта Айседора должна была скоро покинуть Москву, но не представляла дальнейшей жизни без своего «Сергея Александровича» (она любила называть поэта полным именем). Есенин согласился ехать с возлюбленной, загранпаспорт ему выдали после убедительного заявления о том, что он поспособствует изданию книг русских поэтов в Берлине. Германия была первым пунктом в их долгом путешествии.

За границу Сергей и Айседора отправились как муж и жена. Оба знали, что американская «полиция нравов» настроена крайне негативно к незарегистрированным союзам, и появляться в США без штампа в паспорте Есенину было просто опасно. В Хамовническом загсе оба выразили желание носить двойную фамилию — Дункан-Есенин. Правда, в Германии их брак признали недействительным, и им пришлось жениться еще раз. Теперь Айседора стала просто Есениной. А чтобы не смущать молодого мужа значительной разницей в возрасте, она «слегка» изменила дату своего рождения, оказавшись старше Сергея не на 18, а всего на 9 лет.

В Европе оказалось, что финансовые дела танцовщицы идут хуже некуда. На счет в банке был наложен арест, дом продан, имущество расхищено. И все же, верная своим привычкам, Айседора разъезжала на шикарном автомобиле, не давая поэту ни минуты отдыха. «Берлинская атмосфера меня издергала вконец. Если бы Изадора не была сумасбродной и дала мне возможность где-нибудь присесть, я очень много бы заработал и денег…», — говорил он Шнейдеру.

Путешествие по Италии привело его в лучшее расположение духа, но тоска по родине мучила его. Лола Кинел, сопровождающая пару, вспоминала в своих мемуарах, как во время прогулки в гондоле по каналам Венеции поэт вспоминал свое детство, жизнь в России и громко распевал русские песни.

Америка вызвала у Есенина еще большее раздражение. Его возмущал местный «сухой закон», хорошего алкоголя было не достать, и поэт, уже давно пристрастившийся к крепкой выпивке, довольствовался подпольным виски. Его выводили из себя американцы, которые на рассказ о том, что он пишет стихи и является национальным поэтом, задавали странные вопросы: «Так, а чем же вы зарабатываете себе на жизнь?».

От бессилия и озлобленности он дебоширил и устраивал скандалы, а наутро заголовки газет пестрели сообщениями: «Сергей Есенин, русский мужик, муж знаменитой танцовщицы, несравненной Айседоры Дункан…». Здесь он был никем. Неприкаянный поэт, муж известной жены, оторванный от всего того, что он так любил и превозносил в своих стихах. С каждым месяцем отношения между супругами накалялись, пока они не стали друг другу чужими.

«Я увезла Есенина из России, где условия жизни еще трудные. Я хотела сохранить его для мира. Теперь он возвращается в Россию, чтобы спасти свой разум, так как без России он жить не может», — говорила Айседора. Друзья Есенина едва могли его узнать.

У поэта остались привычки холеного денди, носил он только дорогую одежду, пудрил лицо, его речь стала спутанной и неуверенной. Свои заморские скандалы он объяснил тем, что хотел, чтобы его запомнили. Хотя бы так. Айседора уговорила его лечь в клинику, а ей самой предписали курортное лечение на Юге, которое она собиралась совместить с гастролями, но Есенин с ней ехать отказался.

Он приехал на вокзал проститься, а после ее отъезда решил, что к Дункан больше не вернется. «Все, Изадора, адье!», — заявил он друзьям. Несколько месяцев они с Айседорой обменивались душевными телеграммами, пока Есенин не поставил жирную точку. «Ты меня очень озлобила. Люблю тебя, но жить с тобой не буду. Сейчас я женат и счастлив. Тебе желаю того же», — хотел было написать он, но в итоге лишь телеграфировал, что встретил другую женщину.

Он действительно больше не вернулся к «своей Изадоре», или просто Дуньке, как он любил ее называть. Загадочная смерть поэта в номере гостиницы «Англетер», где они когда-то останавливались вдвоем, потрясла Айседору до глубины души. «Я рыдала о нем много долгих часов, сколько могла...», — говорила она своей приемной дочери Ирме. Как законной жене ей принадлежало право на его наследство, благодаря огромным переизданиям книг, немалое. Дункан от наследства отказалась в пользу родных поэта, хотя уже тогда остро нуждалась в деньгах.

Здесь выплыл на свет интересный факт — Айседора и Сергей никогда не были официально разведены, хотя после расставания с Дункан Есенин женился на Софье Толстой.



Как такое могло произойти — загадка. Танцовщица пережила поэта всего на два года, по иронии судьбы, даже уход из жизни превратив в страшное представление со своим любимым танцевальным атрибутом — шарфом.

Солнечным майским утром за чашкой крепкого кофе Джордж просматривал свежие газеты. Только ленивые не осуждали его за провокационное стихотворение «Плачущей девушке». На красивом лице медленно расползалась довольная улыбка: «Разве я не чудотворец, если всего только восемь маленьких строчек породили восемь тысяч газетных статей?» Однако, как только Джордж принялся разбирать почту, улыбка померкла. Верхним в стопке лежало послание от Каролины Лемм.

Женщина, одетая в костюм королевского пажа, повсюду преследовала Байрона. Она врывалась в дом без приглашения, подкарауливала свою жертву на улицах, в парламентских коридорах, на лестницах общественных зданий. Но поэт не собирался ссориться с ее мужем, тем более жениться на леди в случае ее развода. Каролину только распаляла его холодность. В конце концов, она придумала весьма изощренный ход.

В салоне родственницы Каролины порой бывала мисс Анабелла Мильбенк. Эта молодая особа не отличалась ни яркой внешностью, ни страстной натурой, ни прогрессивными взглядами. Она была типичной английской аристократкой: холодной, строгой, консервативной и походила скорее на бездушный манекен, чем на живую чувствующую девушку. Каролина думала сыграть на контрасте между собой и Анабеллой, но вопреки всем расчетам «синий чулок» обставил роковую красавицу.

Впервые увидев Мильбенк, Байрон был сражен. Она показалась ему сказочной феей, безыскусственной и непорочной. Он по достоинству оценил ее тонкие черты и обаяние наивной молодости. Рядом с ней Каролина смотрелась развратно и пошло. Пламя ревности опалило сердце леди и подтолкнуло ее к новой интриге. Уж если Байрон влюбился в Анабеллу как мужчина, пусть разочаруется в ней как поэт! Коварная женщина раздобыла и переслала любимому сочинения соперницы…

Допивая свой кофе, Джордж с удивлением читал содержание письма от Каролины. Она просила дать рецензию на стихотворения мисс Мильбенк, которые находились тут же, в конверте. Анабелла пишет стихи! Волшебные, красивые, полные жизни… Эта новость немало опечалила Джорджа. Тяжело вздохнув, он начал составлять ответ: «Я не питаю желания ближе познакомиться с мисс Мильбенк, она слишком хороша для падшего духа. Она больше нравилась бы мне, если бы меньше были ее совершенства».

В тот памятный вечер, когда Анабелла познакомилась со знаменитым Байроном, она потеряла сердце. Она слышала разное: нарцисс, наглец, скандалист, искуситель… Она собиралась держаться с ним вежливо и отстраненно, говорить о морали и христианских добродетелях.

Но вот в распахнутые двери салона ворвался демон в человеческом облике, ибо так порочно прекрасен мог быть только злой дух. Хватило его мимолетного невыносимо жгучего взгляда, чтобы благочестивые мысли испарились из головы Анабеллы. Впервые за всю сознательную жизнь девушка зарделась краской смущения. Она уже хотела скрыться в каком-нибудь дальнем уголке, но Каролина подтолкнула ее к поэту.

Спустя несколько минут разговора Анабелла поняла, что ровным счетом ничего не знала об этом человеке. Позабыв о Каролине, они начали оживленную беседу и целый вечер провели вместе. Вернувшись домой, девушка скинула платье и принялась расчесывать волосы перед трюмо. В зеркале отражалась незнакомка: мягкая, веселая, влюбленная. Анабелла с нежностью припомнила слова поэта: «Я совсем не знаю, зачем пришел в этот мир. Бесполезно спрашивать, куда исчезает человек. Среди миллиардов мертвых и живых миров, звезд, систем смешно беспокоиться об одном атоме». Джордж показался ей одиноким и несчастным, и только одна девушка в мире могла бы его спасти.

Теперь они виделись чаще, и всякий, кто не был слеп, замечал, как расцвела Мильбенк и присмирел Байрон. Верная дочь Англии не уставала наставлять заблудшую душу и усмирять горячее сердце поэта. Он же находил забавными ее поучения и подыгрывал ровно столько, сколько считал нужным.

И вдруг Байрон исчез. Анабелла вела светские беседы, улыбалась знакомым и даже играла на фортепьяно, но мыслями была далеко от лондонского салона. Эту ночь и еще многие она провела со слезами на глазах. Она не могла знать, что виной тому козни Каролины.

Джордж страдал не меньше. Только усилием воли он сдерживался, чтобы не прыгнуть в экипаж и не помчаться к любимой. Каждый день он убеждал себя, что не может составить достойную партию мисс Мильбенк: она не приняла бы его таким, как есть. Он игнорировал традиции, презирал церковь и ненавидел правительство… Но он любил, горячо и страстно. Поэтому, отбросив все сомнения, Джордж предложил Анабелле стать его женой. Она отказалась. С тех пор их пути в обществе разошлись, но сердца остались связаны друг с другом.

Анабелла не выдержала первой и отправила весточку о себе. Послание доставили приятелю, у которого поэт на время остановился. Увидев знакомый почерк, Джордж побледнел, без объяснений вышел из-за стола и поднялся в свою комнату. Только вечером он поделился с другом: «Получил письмо от Беллы. Я на него не отвечу. Я опять влюблюсь в нее, если не буду держать себя в руках».

Молодой человек лишь улыбнулся в ответ: Байрон был однолюбом и не мог противиться силе своего чувства. Спустя два года в дом принесли короткую записку: «Я женюсь! Она отказала шестерым искателям и приняла мое предложение. Она так хороша, что… что… короче, я хотел бы быть лучшим». Единственное, что огорчало поэта – приготовления к торжеству: «Мне хочется, чтобы все кончилось скорее, потому что я ненавижу суету, а несуетливой свадьбы не бывает. Кроме того, говорят, что нельзя венчаться в черном фраке, а синих я не выношу».

В январе 1815 года в имении тестя и тещи прошла чинная красивая церемония. Возвращаясь из деревенской церкви в дом родителей, новобрачная сказала одному из гостей: «Если я не буду счастлива, то лишь по собственной вине».

После свадьбы молодые поселились в деревне - Анабелла решила, что это пойдет на пользу мужу. В сельской безмятежности и тиши он позабыл бы о войне с миром. Пусть другие творят историю, он же должен творить любовную лирику.

Судя по письмам Байрона к лондонским друзьям, Анабелла добилась, чего хотела: «Я погрузился в полнейшее однообразие и застой. Занят исключительно пожиранием фруктов, шатанием без цели, скучнейшей игрой в карты и чтением старых ежегодников. У меня нет ни времени, ни мыслей, чтобы прибавить к этому что либо…» Постепенно благодушная шутливость и стремление щадить моральные устои новой родни сменилось раздражением. Байрон понял, что погряз в гнилой трухе условностей, суеверий, элементарной человеческой глупости. Он предупредил друзей, что возвращается в столицу: «Я пламенно надеюсь, что завтра в эти же часы уже буду втиснут в экипаж и мой подбородок будет благополучно упираться в какую-нибудь дамскую картонку».

Анабелла осталась недовольна переездом. В городе поэт вернулся к привычному занятию, а именно, делал все, чтобы стать костью в горле у правительства. Вскоре счета семьи были арестованы, почта переполнена записками с угрозами. Байрон купил пару пистолетов, чем до полусмерти напугал жену:

- Господи, Джордж! Зачем ты принес в дом оружие? Умоляю, избавься от них – мало ли, что… - слова леди Байрон прервал выстрел. Пуля потушила свечу. – Ты сошел с ума!

С того дня Анабелла стала откровенно побаиваться мужа. Его дерзость и своенравие не знали границ. Она была крайне разочарована, убедившись, что не в силах спасти его от самого себя. Горько рыдая, Анабелла собрала вещи и вместе с дочерью вернулась к родителям.

Когда Джордж пришел домой, комнаты были пусты. В воздухе еще слышался тонкий аромат родного человека, но тяжесть неизбежного одиночества вмиг обрушилась на плечи поэта. Он скорее почувствовал, чем осознал до конца – она не вернется.

Вскоре Байрон получил уведомление о разводе. Он был раздавлен. Тесть и теща не давали ему поговорить с Анабеллой, тем более увидеть дочь. Он так и не смог объясниться с женой лично, их общение свелось к сухой деловой переписке. Джордж твердил себе «Предала, бросила!», но с горечью понимал, что по-прежнему любит жену.

Прошла пора надежд, волнений, власти,
Огня любви – все это в стороне,
И разделить мне не с кем пламя страсти:
Но цепь ее – на мне!

Байрон навсегда покинул Англию. За спиной он оставил прежних врагов, крах своих надежд и руины семейной жизни. Он не знал, что чувствует Анабелла, но хотел, чтобы это была не меньшая боль: «Куда бы я ни поехал, - а я еду довольно далеко, - мы с вами больше не встретимся в этой жизни и, за себя ручаюсь, не встретимся в будущей».

На чужбине Байрон обрел мировую известность как поэт и борец за свободу, чей путь устилали осколки разбитых сердец. Но умирая молодым за тысячи километров от дома, он воскрешал в сердце туманный берег родины и лица любимых. «Я покидаю в мире нечто дорогое для меня» - были его последние слова.