Постоялый двор - каких двенадцать на дюжину в любом краю, подле любой дороги.
     Посетители   -    также   совершенно   обычные:    парочка   не  то неудачников-авантюристов (предпочитающих зваться  искателями приключений),  не то простых разбойников;  три лесника,  регулярно останавливающиеся тут, чтобы пропустить кружку-другую;  странствующий монах или кто-то  в  том же роде -  пожилой, благообразный, в бесформенном буром балахоне и веревочных сандалиях;  не  отличающаяся красотой смуглая  женщина средних лет,  тесно прижимающая  к   груди   тощую   пеструю   кошку,   давно   смирившуюся  с превратностями судьбы и  приучившуюся спать в любой ситуации.  И еще один. Заметить его, и то надо очень постараться - устроился в самом темном углу, потягивает себе яблочный сидр да  занюхивает его хлебом с  сыром и  пучком увядшей петрушки...
     - Подбрось дровишек, темно тут! - требует один из лесников.
     Служанка -  пухленькая,  не слишком поворотливая,  с  густыми темными волосами  -  послушно  выполняет желание  гостя.  Языки  пламени  в  очаге становятся из красных - рыжими, в зале действительно немного светлеет.
     Человек в углу встает,  одергивая черный плащ; под одеждой у него при этом движении что-то прорисовывается,  но что - самострел, меч, футляр для свитков -  не разобрать.  Искатели приключений,  переглянувшись, синхронно отодвигаются по скамейке,  отполированной множеством седалищ; так, чтобы в случае чего мгновенно вскочить,  а там - либо в драку, либо в окно, смотря по обстоятельствам.
     Правая  рука  человека  скользит под  плащ.  Авантюристы напрягаются. Кошка,  открыв желто-оранжевые глаза,  выгибает спину и шипит. Ее хозяйка, поспешно отодвинув миску  с  рыбной похлебкой,  тянется за  своей  сумкой, висящей рядом на вбитом в стену колышке.
     Из-под черного плаща медленно, заставляя дыхание зрителей замирать от их же собственных недобрых предчувствий, выползает овальный, почти плоский короб,  также окрашенный в  черный цвет;  тонкие металлические нити  струн становятся видны лишь тогда, когда человек осторожно проводит по ним узкой ладонью.
     - Менестрель! - с облегчением выдыхает один из авантюристов. - Сбацай чего-нибудь эдакое, а? Сколько недель музыки не слышал...
     - "Девчонку с Холма"! - восклицает один из лесников.
     - Нет, лучше "Солнечная Долина", - возражает другой.
     Менестрель словно не слышит их, неторопливо водя кончиками пальцев по струнам своего странного инструмента,  что-то настраивая и подкручивая.  С каждым разом аккорды становятся все резче и отрывистее,  и наконец на лице человека в  черном возникает подобие усмешки.  Он придвигает к  себе грубо сколоченный табурет,  усаживается лицом к огню,  некоторое время смотрит в мечущиеся языки пламени - а затем заговаривает под мерный перебор струн:
     - В Загорье,  у племени,  которого больше нет, имелось одно сказание. Сказание о человеке, который пожертвовал собою, чтобы вывести остальных из темноты,  сказание о Данко, человеке с пламенным сердцем. Изергиль, старая ведьма, ты никогда бы не позволила ни мне, ни кому-либо другому рассказать эту историю ТАК - но тебя здесь нет, ведь верно?
     Ритм музыки меняется,  как и низкий,  гортанный голос менестреля.  Он теперь как будто беседует сам с собой,  периодически ударяя по струнам - и эти  рваные аккорды,  что ни  один знаток или ценитель изящных искусств не осмелился бы назвать музыкой,  как ни странно,  в точности дополняют собой нужные слова...

     Возглас души: "А можно ль?"
     Разума глас: "Нельзя."
     "Хочешь ли знать?" - "Я должен.
     Это - моя стезя." -
     "Ты пожалеешь об этом." -
     "Скорее всего. И все ж,
     Есть участь похуже смерти,
     Которой с рожденья ждешь..."

     Лед под босыми ногами
     Тает. Ночь. Снегопад.
     Несущему в сердце пламя
     Смотреть тяжело назад.
     Там - лишь те, кто остался,
     Кто, сомневаясь, ждет, -
     В холоде смертного царства,
     Вмерзшие в черный лед.

     Хотя на дворе -  лишь ранняя осень, и днем солнце еще шпарит вовсю, и нет ни сильного ветра,  ни дождя,  и  несколько минут назад в комнате было почти что жарко - однако, по напряженным спинам слушателей пробегает холод зимней ночи.  Пламя кажется ТЕМ пламенем, а черные от сажи и копоти камни, из которых сложен нехитрый камин, похожи на осколки льда. ТОГО льда.

     "Знаешь ли путь, ведущий?" -
     "Знаю." - "И каково
     Быть тем, кому бог и случай
     В огонь обратили кровь?" -
     "Непросто." - "А как быть с теми,
     Кого за собою ведешь?" -
     "Я знаю, сзади - лишь тени." -
     "Но знаешь ли, что найдешь?"

     Снегом колючим ветер
     В кровь раздирает тела.
     Мир стал чертогом смерти.
     Холод. Безмолвье. Мгла.
     Нет ни тепла, ни света,
     И кажется вечным бег,
     И память ушедшего лета
     Собою скрывает снег.

     Черная  ширма  туч  загораживает  выщербленный диск  луны.  Тоскливый волчий  вой  где-то  далеко за  окном.  Все  вздрагивают от  этого  звука, доносящегося, кажется, из иного мира.
     Менестрель невидящим взором смотрит в  пламя,  а  его  язык и  пальцы словно живут собственной жизнью.
     Той  жизнью,  которая  способна в  случае  надобности остановить даже смерть...

     "Сможешь ли путь осилить
     Ты до конца?" - "Смогу." -
     "Хватит ли веры, силы
     У остальных?" - "Помогу."
     "А выстоишь? Уж не проще ль
     Расчистить дорогу огнем?" -
     "Разумней - да. Но не проще,
     Ведь пламя - в сердце моем."

     Слезы бессилья и боли
     Падают, оледенев.
     Остатки надежды и воли
     Смерзаются в мрачный гнев.
     Лишь малая часть ушедших
     Идет сквозь ночной мороз,
     И полны безмолвные речи
     Слепящим холодом слез.

     Молчание почти  осязаемо;  люди  боятся даже  дышать -  ибо  музыка и резкий,  холодный ритм слов вызывают в  памяти образы того,  что никогда и никому из них испытывать не доводилось.  Сердца бьются в такт музыке; руки и ноги каменеют.
     Спокоен только менестрель -  но  это спокойствие сродни неподвижности канатоходца,  замершего  над  пропастью и  готовящегося сделать  следующий шаг...

     "Сможешь ли ты жить дальше,
     Зная, что столько смертей
     Легли за тобою, отважный
     Искатель минувших дней?" -
     "Не для себя иду я;
     Я - мог бы жить и там.
     Те, кто пройдут - забудут,
     Но - выживут." - "А ты сам?"

     Боль. Безнадежность. Рядом -
     И мочи уж нет терпеть,
     И тени поймали разум
     В свою ледяную сеть.
     Ногти впиваются в тело,
     И краток сомнений укол -
     Сердце в руках загорелось,
     Прогнав предсмертную боль.

     Короткий  треск  поленьев  в  камине,  вырвавшаяся из  пламени  тучка золотистых искр - и у кого повернется язык назвать это совпадением?..
     Ветер  за  прочными стенами постоялого двора заводит свою  заунывную, дикую песню,  и  (еще одно совпадение?)  ритм ее странно походит на музыку черного менестреля. Тот вновь усмехается, если только эту смесь презрения, неверия и самоиронии можно назвать усмешкой, и продолжает свой рассказ...

     - Глядите! Да, путь ужасен,
     Но больше дороги нет!
     Да, крут он, нелегок, опасен,
     Но вот путеводный свет!
     Глядите же, люди мрака,
     Желающие огня:
     Не ждите иного знака,
     Он здесь, в руках у меня!

     Кровью горящее сердце
     Ночной разгоняет туман.
     Щиплет глаза, как перец,
     Поднявшийся ураган.
     Ватные, движутся ноги,
     И слабость приходит вновь;
     Капля за каплей, дорогу
     Во тьме отмечает кровь.

     В  глазах начинает двоится;  дым  очага клубящимся маревом пробуждает ТУ,  другую память - уходящую в прошлое не на годы даже, а на тысячелетия. Зал гостиницы становится призрачным, а надвигающаяся с севера черная стена ледника Великой Ночи - реальной.

     Почти реальной.

     Потому что создавшая картины былого музыка одновременно не  позволяет позабыть об ЭТОЙ действительности...

     "Подвиг твой - притчею будет." -
     "Дела мне нет до того." -
     "Имя твое станут люди
     Превозносить сверх всего..." -
     "Не верю. Людская природа -
     Ценить только то, чего нет.
     И это позволит их роду
     Во тьме зажечь собственный свет!"

     Он, мертвый, ведет живущих
     Туда, где горит огонь,
     Где нету нужды в ведущих,
     Где жизнь - в любой из сторон;
     Туда, где Закон, не грезы,
     И ночью правит, и днем...
     А что на глазах его - слезы,
     Так знает о том только он...

     Плавным,  перетекающим движением скользящего в  траве  аспида  черный менестрель поднимается;  пальцы  его  еще  пробегают  по  струнам,  однако мелодия становится тише, слов же и вовсе нет.
     Наваждение медленно проходит;  а когда оно исчезает окончательно -  с ним исчезает и менестрель.
     И лишь через несколько минут хозяин постоялого двора вспоминает,  что этот певун так и не расплатился за ужин...

     К О Н Е Ц