Помнится мне, проходил я практику на стройке общежития. Был у нас лютый прораб, звали его Александр Иванович, а кличка у него была «Алебастрыч».
     Нрав Александр Иванович имел крутой и весьма непредсказуемый. Стоит ему появиться на строительной площадке тут же перестают петь птицы, а спины начинают мокнуть, даже сквозь телогрейку.

     Наряд он нам в тот день с Петрухой выдал такой: «Ну, вот что, студенты прохладной жизни! <пауза> Будете, знацца, работать сегодня на лебедке. Ты, он ткнул желтым, прокуренным пальцем мне в грудь, будешь внизу раствор грузить в бадейку, цеплять крюк и включать барабан. А ты, знацца, он повернулся к Петрухе, сиди на четвертом этаже и жди, когда бадейка приедет снизу! Только появится свисти! Умеешь свистеть?» Он грозно придвинулся к Петрухиному лицу. Петя был мальчиком из порядочной семьи, где все: папа, мама, старшая сестрица, дедушка и бабушка ходили в одинаковых круглых очках, Петя тоже. Он снял очки, протер их носовым платком не первой свежести, водрузил обратно на веснушчатый нос и сказал «фью!». Алебастрыч долго, пристально, всматривался в глаза за линзами, очевидно ожидая второй попытки. <длинная пауза>. У Пети побелели щеки и веснушки казались темными кляксами на белом листе. «Эх!», - сказал досадливо Алебастрыч и, махнув рукой, «Соловей-разбойник!», громко стукнул дверью за собой.
     На площадке кипела работа. Снизу кричали матом тем, кто вверху, сверху кричали матом тем, кто внизу. Изредка над головами проносилась стрела башен…, то есть «бешенного» крана, весело звеня звонком, как на велосипеде. Огромные машины, прокатываясь рядом поднимали плотные столбы пыли, которая вперемешку с цементом нагло въедалась в волоса и забивалась в носу, грозя силикозом легким. Я стоял в позе «витязя на распутье» и уныло смотрел на облитую солидолом лебедку с единственным рычагом, на котором было написано «вкл.- выкл.». Поплевав на ладони, я деловито стал загружать бадью известковым тестом. «ПЕеЕеЕТРО!», - крикнул я и махнул рукавичкой. Из проема четвертого этажа высунулась голова в запыленных линзах и весело тряхнула мне вниз рыжим чубом. «ВиИиИРррРА!» - заорал я и отчаянно включил лебедку. Загрохотало, задергалось промасленное чудовище. Бадья поднималась медленно, но верно. Очередной самосвал с железяками поднял столб пыли, солнце скрылось за густой пеленой взвешенных частиц.

     Вдруг лебедка, как то странно хрюкнула, дернулась и затихла и раздался нарастающий грохот с небес. «Ой! Берегись!», - заблеяло сквозь серые облака сверху дрожащим голосом Петра. Я ловко отпрыгнул назад и кого то уронил, в тот же миг бадья, беременная известковым раствором, шлепнулась на лебедку. Сзади, в пыли, кто то люто матерился, обогащая мой лингвистический потенциал. Когда пыль осела, я с ужасом увидел барахтающегося Алебастрыча, его башмаки никак не дружили с лужей раствора и асинхронно разъезжались. Александр Иванович был сильно опечален этим.
     Вечером в бытовке пьяненький Борька-столяр, всем взахлеб рассказывал, как мы с Петром, разрушили душевное равновесие Алебастрыча. Врал он при этом отменно, отхлебывая красную барматуху из стакана, ЧП на стройке приобретало мифологические очертания. «Хватит врать то, Гомер!», - казал я и с укором посмотрел в его красные, раскисающие от алкоголя глаза. Он дико заржал и стукнул кулаком по спине бетонщика Васьки. «Пойдем, Женя», - предложил мне интеллигентно Петро. Прикрывая дверь мы опять услышали дикий хохот мужиков, видимо, после очередной порции наглого вранья Борьки-столяра. На душе скребли кошки от такого фиаско.

     На проходной нас поджидал чистый Александр Иванович. Он любезно известил нас о наряде работ на завтра. «Оба вы, студенты прохладной жизни, завтра с утра берите лопаты, и пошли чистить помещения с первого этажа и до конца практики.» Дело в том, что, практически во всех помещениях общежития, каждый раз каким то невероятным образом, возникали зловонные следы пролетарского опорожнения. Даже «Алебастрыч» не мог поймать нахалов, которым лень было спуститься в нужник. «Наверное, это инопланетяне!», - мудрствовал Борька-столяр.
     «Тсссс!», - шепнул мне на ухо Петя. «Смотри!», - он развернул пакет, в котором лежали два стоптанных, грязных сапога. «Так-это же….!»… «Тссссс!», - он зажал мне рот. «Зачем тебе это?», - я с нескрываемой брезгливостью указал на сапоги. «Мы их всех проучим!» - шептал мне на ухо коварный очкарик, торопливо набивая сапоги тряпками.
     Затем мы, крадучись, обошли успокоившуюся стройку, и придвинулись к огромной куче смывки. Так называют остатки бетона, после мойки кузовов машин. Петро, аккуратно воткнул сапоги в незастывшую, пока, кучу бетонной смеси. Я нервно хихикнул.
     Веселое утро встретило нас пеньем птиц и прохладой. Мы бодро переоделись и вышли во двор. Перед нами стоял Алебастрыч и чесал затылок. «Эй! Студенты прохладной жизни, не видели Борьку-столяра?». «Да вряд, ли он сегодня появится! Вчера же аванс давали!», - крикнули сверху веселые штукатурки. «А я его вчера вечером у канавы видел, плохо ему было!», - Петя махнул подбородком в сторону смывки. «Ах, ну я ему!», - злобно проскрежетал прораб и сурово двинулся к куче. Народ осторожно потянулся за ним, наблюдать экзекуцию.
Александр Иванович стоял столбом и тупо смотрел на торчащие из застывшего в камень бетона, стоптанные сапоги. Затем он показал на них пальцем, икнул, и повернулся к нам с немым вопросом на образе. «А может, жив еще?», - пискнул Петро. «А! Э? Ой!», - продолжал Алебастрыч, разводя руками. «Как же так? Ведь меня к награде обещали,…а тут…он…пьяница!», - наконец выхрипнул растерянный Александр Иванович. «Сейчас уж точно в тюрьму. Несчастный случай на стройке! Куда только начальство смотрит. Пьют и падают, пьют и падают.», - нахально продолжал Петро. Алебастрыч смотрел поверх наших голов куда то вдаль, видимо там за горизонтом, неумолимо таяла долгожданная награда и выплывала суровая действительность. «А чё это Вы тут делаете? А?» раздалось слева. «Это чё такое?». Стоял опухший с похмуры Борька-столяр и дрожащим перстом указывал на свои сапоги. 

     Алебастрыч догнал его уже за воротами строительной площадки и вертел в своей огромной ручище, а Борька, как марионетка дрыгал в воздухе голыми пятками.
     Правосудие свершилось. Петечка гордо сверкал линзами. Мы удалились со стройки, доказав, что уборка дефекаций – не является обязательной программой практики.