8 марта - Международный женский день ЖЕНЫ ДЕКАБРИСТОВ
МАРИЯ ВОЛКОНСКАЯ
«Господь решит окованныя, Господь возводит низверженныя» - эти библейские стихи взяла эпиграфом своих записок жена декабриста, Мария Волконская.
«Я вышла замуж в 1825 году за князя Сергея Григорьевича, достойнейшего и благороднейшего из людей; мои родители думали, что обеспечили мне блестящую, по светским воззрениям, будущность. До свадьбы я его почти не знала. Не имела понятия о существовании Тайного общества, которого он был членом. Он был старше меня лет на 20 и потому не мог иметь ко мне доверия в столь важном деле».
Вскоре после свадьбы Мария Николаевна заболела и уехала с родными в Одессу, откуда муж забрал её только в конце осени и снова, по долгу службы, оставил одну.
«Через неделю он вернулся среди ночи; он меня будит, зовет: «Вставай скорей»; я встаю, дрожа от страха. Моя беременность приближалась к концу, и это возвращение, этот шум меня испугали. Он стал растапливать камин и сжигать какие-то бумаги. Я ему помогала, как умела, спрашивала, в чем дело? «Пестель арестован» - «За что?» - Нет ответа. Вся эта таинственность меня тревожила. Я видела, что он был грустен, озабочен.
Наконец он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал; тотчас по возвращении он был арестован и отправлен в Петербург. Так прошел первый год нашего супружества; он был еще на исходе, когда Сергей уже сидел в Алексеевском равелине».
"Роды были очень тяжелы. Наш доктор был в отсутствии, находясь при больном в 15 верстах от нас; пришла какая-то крестьянка из нашей деревни, выдававшая себя за бабку, но не смела ко мне подойти, и, став на колени в углу комнаты, молилась за меня. Наконец к утру приехал доктор, и я родила своего маленького Николая, с которым впоследствии мне было суждено расстаться навсегда. У меня хватило сил дойти босиком до постели, которая не была согрета и показалась мне холодной, как лед; меня сейчас же бросило в сильный жар, и сделалось воспаление мозга, которое продержало меня в постели в продолжение двух месяцев".
Приходя в сознание, она тотчас спрашивала, что с Сергеем, но до апреля, до тех пор, пока она не начала вставать, правду скрывали. Узнав же её, Мария Николаевна вздохнула с облегчением, так как уже начинала думать, что его нет в живых. На следующее же утро она взяла младенца и отправилась в Петербург, добиваться разрешения на встречу с мужем.
"Государь, который пользовался всяким случаем, чтобы выказать свое великодушие (в вопросах второстепенных) и которому было известно слабое состояние моего здоровья, приказал, чтобы меня сопровождал врач, боясь для меня всякого потрясения. Свидание при посторонних было очень тягостно. Мы старались обнадежить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его расспрашивать: все взоры были обращены на нас; мы обменялись платками. Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь несколько слов утешения, написанных на одном углу платка, и которые едва можно было разобрать".
10 июня стал известен приговор верховного суда: генерал Волконский должен быть казнен через отсечение головы. По сути, за политические убеждения, потому что ни в одном из восстаний, ни в северном, ни в южном, он личного участия не принимал. И только через месяц царь смягчился: Сергея Григорьевича лишили титула, состояния, гражданских прав и приговорили к 20 годам каторжных работ и пожизненной ссылке.
"Действительно, если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое".
Декабристов казнили 13 июля 1826 года в Петропавловской крепости.
«Вот как это произошло, - пишет Мария Николаевна, - на заре их всех собрали и разместили по категориям на гласисе против пяти виселиц. Сергей, как только пришел, снял с себя военный сюртук и бросил его в костер: он не хотел, чтобы его сорвали с него. Было разложено и зажжено несколько костров для уничтожения мундиров и орденов приговоренных; затем им всем приказали стать на колени, причем жандармы подходили и переламывали саблю над головой каждого в знак разжалования; делалось это неловко: нескольким из них поранили голову. По возвращении в тюрьму, они стали получать не обыденную свою пищу, а положение каторжников; также получили и их одежду – куртку и штаны из грубого серого сукна.
За этой сценой последовала другая, гораздо более тяжелая. Привели пятерых приговоренных к смертни. Пестель, Сергей Муравьев, Рылеев, Бестужев-Рюмин и Каховский были повешены, но с такой ужасной неловкостью, что трое из них сорвались, и их снова ввели на эшафот. Сергей Муравьев не захотел, чтобы его поддерживали; Рылеев, которому возвратилась возможность говорить, сказал: «Я счастлив, что дважды за отечество умираю». Я не могу останавливаться на этой сцене: мне больно ее вспоминать. Генерал Чернышев (впоследствии граф и князь) гарцевал вокруг пяти виселиц, глядя в лорнет на жертвы и посмеиваясь».
Теперь я должна вам рассказать сцену, которую я буду помнить до последнего своего издыхания. Мой отец был все это время мрачен и недоступен. Необходимо было, однако же, ему сказать, что я его покидаю и назначаю его опекуном своего бедного ребенка, которого мне не позволяли взять с собой. Я показала ему письмо его величества; тогда мой бедный отец, не владея более собой, поднял кулаки над моей головой и вскричал: «Я тебя прокляну, если ты через год не вернешься».
«Мой отец, - пишет Мария Николаевна, - этот герой 1812 года, с твердым и возвышенным характером, этот патриот, который, видя, что войска его поколебались, схватил двоих своих сыновей, еще отроков, и бросился с ними в огонь неприятеля, не мог вынести мысли о моем изгнании».
Она выехала в ту же ночь. Раевский благословил дочь и отвернулся, не в силах выговорить ни слова.
«Я смотрела на него и говорила себе: «Все кончено, больше я его не увижу, я умерла для семьи».
Никаких средств на поездку ей решено было не давать; она заложила бриллианты. Государь, разрешил следовать за мужем, но предупреждал об участи, которая постигнет княгиню, если она заедет за Иркутск. Родные и подруги говорили, что Сергей, может быть, запил, опустился и вовсе ее не ждёт, но она отвечала, «что ж, тогда тем более надо ехать».
"Перед отъездом я стала на колени у люльки моего ребенка; я молилась долго. Весь этот вечер он провел около меня, играя печатью письма, которым мне разрешалось ехать и покинуть его навсегда. Его забавлял большой красный сургуч этой печати. Я поручила своего бедного малютку попечению свекрови и невесток и, с трудом оторвавшись от него, вышла".
В Иркутске Марию Николаевну тщательно обыскали и дали бумагу, в которой говорилось, что отныне она лишается всех титулов, прав, состояний; власти не гарантируют ей защиту от насилия и убийства, потому что она окажется в гуще преступной среды; а дети, которых она родит в Сибири, должны поступить в казенные заводские крестьяне. Волконская подписала, не читая.
Прибыв на место, в Благодатский рудник, она первым делом пошла к мужу. Ее проводили в тюрьму, где каторжники жили после работы в шахте. Это был грязный, темный барак, с низкими конурами – длиной чуть больше двух метров, шириной полтора. В одной такой конуре жили три декабриста: Волконский, Трубецкой и Оболенский. Открыли двери, Сергей Григорьевич бросился к ней, она упала на колени и поцеловала его цепи.
Мария Николаевна поселилась в избушке вместе с приехавшей первой Екатериной Трубецкой, Каташей. Дамы начали вести упорную борьбу за улучшение условий жизни каторжан. Увидев, как заключенные выходят за дровами в одном белье, Волконская купила холста и заказала рубашки. «Вы можете облегчать нищету, - возмущался комендант, - раздавая по 10 копеек нищим, но не одевать людей, находящихся на иждивении правительства» - «В таком случае, милостивый государь, прикажите сами их одеть, так как я не привыкла видеть полуголых людей на улице».
«Молодая, стройная, высокая брюнетка с горящими глазами, с полусмуглым лицом, с гордой походкой, - как пишет о Марье Николаевне один из каторжан, - она получила у нас прозванье дева Ганга, она никогда не выказывала грусти, была любезна с товарищами мужа, но горда и взыскательна с начальником острога».
Их было одиннадцать жён-мироносиц. Опрятные, красивые – кто бы знал, что стоило этим аристократкам ухаживать за собой без прислуги, самим мести полы, учиться готовить, – они ходили за больными, писали письма их родственникам, дарили веру мужьям и их собратьям, многие из которых были атеистами. Когда через четверть века на каторгу шли петрашевцы, декабристки встретились с ними и передали каждому по Библии. Достоевский хранил её до конца своих дней.
"Я жила среди людей, принадлежащих к последнему разряду человечества, а, между тем, мы видели с их стороны лишь знаки уважения; скажу больше: меня и Каташу они просто обожали и не иначе называли наших узников, как «наши князья», «наши господа», а когда работали вместе с ними в руднике, то предлагали исполнять за них урочную работу. Эти несчастные, выдержав наказание за свои преступления, большею частью исправлялись, начинали трудиться на себя, делались добрыми отцами семьи и даже брались за торговлю".
«1-го августа 1829 года, - вспоминает Мария Николаевна, - пришла великая новость: фельдъегерь привез повеление снять с заключенных кандалы. Мы так привыкли к звуку цепей, что я даже с некоторым удовольствием прислушивалась к нему: он меня уведомлял о приближении Сергея при наших встречах. В Чите я получила известие о смерти моего бедного Николая, моего первенца, оставленного мною.
Дед на год пережил внука.
«Я так мало этого ожидала, потрясение было до того сильно, что мне показалось, небо на меня обрушилось, я заболела».
Мария Николаевна написала матери, но та ответила резко и переписку оборвала, едва ли не обвинив дочь в гибели отца.
"В 1832 году ты явился на свет, мой обожаемый Миша, на радость и счастье твоих родителей. Я была твоей кормилицей, твоей нянькой и, частью, твоей учительницей, и, когда несколько лет спустя, Бог даровал мне Нелли, твою сестру, мое счастье было полное. Я жила только для вас. Моя любовь к вам обоим была безумная, ежеминутная". Мария Волконская
«Первое время нашего изгнания я думала, что оно, наверное, кончится через 5 лет, затем я себе говорила, что будет через 10, потом через 15 лет, но после 25 лет я перестала ждать. Я просила у Бога только одного: чтобы он вывел из Сибири моих детей».
«В год коронования императора Александра II нас всех вернули, но, увы, из 121 члена Тайного общества осталось всего от 12 до 15 человек; остальные умерли или были убиты на Кавказе».
Княгиня Мария Николаевна Волконская отошла ко Господу 10 августа 1863 года, 28 ноября 65-го, причастившись Святых Таин, тихо скончался Сергей Григорьевич. Нелли и Михаил поставили над родительским прахом часовню с надписью:
«Господь решит окованныя, Господь возводит низверженныя».
:ab: 
